РАЗНОСЧИК РАДОСТИ

Я любимый артист этого народа. Меня узнают на улицах, у меня просят автограф; девушки ждут меня у служебного входа с букетами роз, мужчины пропускают без очереди за пивом. В афишах мою фамилию пишут красными, толстыми, как слоновьи ноги, буквами.

Я приношу людям радость. Я с детства мечтал об этом...

Во втором классе у меня обнаружился абсолютный слух. Августа Францевна Фридберг, получившая свое образование в городе Санкт-Петербурге у профессора Ауэра, ставила мне пальчики и кормила карамельками. Через два года я играл первую часть скрипичного концерта Мендельсона, и когда я играл, на подоконнике распускалась герань и шевелилась традесканция - растения наиболее чуткие к гармонии.

Ясным январским днем меня встретили в подъезде соседские ребята, братья Костик и Вадик. Они отклеили от моих замерзших пальцев футляр со скрипкой, извлекли из теплых недр инструмент и несколько раз ударили им об угол.

Братья не могли больше слышать концерта Мендельсона. Звук, случившийся при ударе инструмента об угол, принес им несказанно больше радости - но тогда я еще ничего не понял.

Они поломали скрипку, а впоследствии обещали поломать и руки-ноги.

Когда меня выписали из больницы, я уже почти не заикался; только сны начали сниться странные.

И тогда я перестал сдавать по тридцать копеек на вонючие школьные котлетки и тайно купил себе тюбики с масляными красками. По вечерам, сбагрив темную математику и мучительную химию, я рисовал то, что мог вспомнить из ночных видений. Дни окрашивались в охру и сурик, сны продолжали сниться; я начал рисовать на уроках - рисовал коней с выпуклыми яблоками глаз и прекрасных обнаженных женщин...

Над женщинами меня и застукала завуч. Когда она сорвала голос и перешла на орлиный клекот, я был отведен к директрисе. Меня хотели исключить из комсомола, но все обошлось выговором с занесением в учетную карточку, вызовом в школу мамы, обобществлением тюбиков и конфискацией моих снов, классифицированных как порнография. Директриса держала листы рисунков, как дохлых лягушек - двумя пальцами и как-то сбоку от себя.

То, что я делал, не приносило людям радости.

Я научил канарейку говорить по-человечески и подарил ее юннатам нашей школы. Юннаты нашей школы на спор с юннатами ПТУ канарейку съели. Я писал стихи - девушки конфузливо прыскали в кулачки, юноши молча били меня ногами. Наверное, мои стихи несовершенны, думал я, закрывая пах и голову. Отлежавшись, я читал им вслух Петрарку, и меня снова били, причем гораздо больнее.

Дома я рыдал в подушку. Я очень хотел приносить людям радость, но не знал как. Я был еще слишком молод для этого.

Сегодня мне тридцать пять лет.

Я приезжаю на свое выступление за полчаса, переодеваюсь и выхожу за кулисы. Потом конферансье выкрикивает мою фамилию, и я выхожу на сцену.

Выйдя, я без помощи рук, одной правой ноздрей, открываю бутылку "Фанты" и, подбросив ее в воздух, ловлю зубами за горлышко. Выпив эту гадость до дна, я - по прежнему без помощи рук - заедаю ее стеклотарой, после чего встаю на одну руку, а другой зажимаю ноздрю и сморкаюсь "Фантой" на дальность.

Обычно к этому моменту зрители уже находятся в состоянии экстаза - они свистят, визжат и выбрасывают вверх пальцы.

Тогда я встаю на ноги, рывком раздираю на груди майку с надписью "PERESTRPОIKA", истошно кричу: "Сукой буду!" - и прыгаю двумя ногами на рампу.

Здесь начинается неописуемое.

На "бис" я снимаю штаны и поворачиваюсь к залу голым задом. Это кульминация. Скрипичный концерт Мендельсона, скажу я вам, сущий пустяк по воздействию.

Кажется, этот Мендельсон вообще напрасно писал его, не говоря о прочем.

Я приношу людям радость. Я с детства мечтал об этом.

© Виктор Шендерович, www.shender.ru